Неточные совпадения
— Слушай,
дядя, чучело, идем, выпьем, милый! Ты — один, я — один, два! Дорого у них все, ну — ничего! Революция стоит денег — ничего! Со-обралися м-мы… — проревел он в ухо Клима и,
обняв, поцеловал его в плечо...
— Певцы да плясуны — первые люди на миру! — строго сказала нянька Евгенья и начала петь что-то про царя Давида, а
дядя Яков,
обняв Цыганка, говорил ему...
Вихров уселся около генерала, а Женичка встал около
дяди и даже
обнял было его, но Евгений Петрович почему-то не позволил ему тут оставаться.
— Маменька, слава богу, здорова, кланяется вам, и тетушка Марья Павловна тоже, — сказал робко Александр Федорыч. — Тетушка поручила мне
обнять вас… — Он встал и подошел к
дяде, чтоб поцеловать его в щеку, или в голову, или в плечо, или, наконец, во что удастся.
Александр был растроган; он не мог сказать ни слова. Прощаясь с
дядей, он простер было к нему объятия, хоть и не так живо, как восемь лет назад. Петр Иваныч не
обнял его, а взял только его за обе руки и пожал их крепче, нежели восемь лет назад. Лизавета Александровна залилась слезами.
Александр увидел, что ему, несмотря на все усилия, не удастся в тот день ни разу
обнять и прижать к груди обожаемого
дядю, и отложил это намерение до другого раза.
Дядя Марк крякнул, сел на пол и
обнял колени руками.
Дядя то становился перед матерью на колени и целовал ее руки, то бросался
обнимать меня, Бахчеева, Мизинчикова и Ежевикина.
Дядя, за минуту сконфуженный и страдавший, готов был теперь
обнимать Фому Фомича.
— Так это Настенька! Ну, благодарю, благодарю, — пробормотал
дядя, вдруг весь покраснев, как ребенок. — Поцелуй меня еще раз, Илюша! Поцелуй меня и ты, шалунья, — сказал он,
обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей в глаза.
Наконец мы расстались. Я
обнял и благословил
дядю. «Завтра, завтра, — повторял он, — все решится, — прежде чем ты встанешь, решится. Пойду к Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как родному брату, все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а я уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну».
Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный
дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди,
дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (
Обнимает его.) Мы отдохнем!
Старая деревянная церковь понравилась ему, в ней было множество тёмных уголков, и его всегда жутко тянуло заглянуть в их уютную, тёплую тишину. Он тайком ждал, что в одном из них найдёт что-то необычное, хорошее, оно
обнимет его, ласково прижмёт к себе и расскажет нечто, как, бывало, делала его мать. Иконы были чёрные от долголетней копоти, осевшей на них, и все святые лики, добрые и строгие, одинаково напоминали бородатое, тёмное лицо
дяди Петра.
Гордей Карпыч (утирает слезу). А вы и в самом деле думали, что нет?! (Поднимает брата.) Ну, брат, спасибо, что на ум наставил, а то было свихнулся совсем. Не знаю, как и в голову вошла такая гнилая фантазия. (
Обнимает Митю и Любовь Гордеевну.) Ну, дети, скажите спасибо
дяде Любиму Карпычу да живите счастливо.
В это время Аксюшка подбежала к
дяде, всползла к нему на колени и
обняла смуглую его шею тоненькими своими ручонками.
Дядя моргнул глазами, приложил к ним одною рукою свой белый фуляр, а другою, нагнувшись,
обнял Ферапонта, и… все мы поняли, что нам надо встать с мест, и тоже закрыли глаза… Довольно было чувствовать, что здесь совершилась слава вышнему Богу и заблагоухал мир во имя Христово, на месте сурового страха.
Словом, я сюда рвался и летел и, не зная лично ни баронессу, ни девиц, уже любил их от всего сердца и был в уверенности, что могу броситься в их объятия,
обнимать их колени и целовать их руки. А пока я только
обнимал и целовал
дядю, который устроил мне это совершенное благополучие.
Матушку, уверявшую меня, что дядюшку бог послал к нам на мое счастье, этот вопрос сильно покоробил. Мне же было не до вопросов. Я глядел на счастливое лицо
дяди и мне почему-то было страшно жаль его. Я не выдержал, вскочил в экипаж и горячо
обнял этого легкомысленного и слабого, как все люди, человека. Глядя ему в глаза и желая сказать что-нибудь приятное, я спросил...
— А не поклониться ли наперед
дяде Федосею Афанасьевичу… чтобы замолвил он словечко в грамоте брату своему, твоему батюшке, а то мне все боязно, как не будешь ты моей, моя касаточка, кралечка моя ясная… — говорил Карасев, нежно
обнимая Аленушку.